Арийский миф в современном мире - Страница 261

261

Между тем, не полагаясь на местных историков, президент Ниязов решил взять на себя задачу создания величественного национального мифа, привлекательного для туркмен. В помощь себе он привлек известного российского археолога. Итогом стала книга «Рухнама», где туркмены рисовались «древним государствообразующим народом», и среди их древнейших государств назывались знаменитые Маргиана и Парфия (Ниязов 2001; 2002: 10, 86, 209–210). 18 февраля 2001 г. «Рухнама» была принята на X совместном заседании Государственного совета старейшин Туркменистана, Халк Маслахаты (Народного совета) и общенационального движения «Галкыныш» (Возрождение) в качестве «священной настольной книги народа». С тех пор ее надлежало изучать во всех туркменских школах (Демидов 2002: 80). Если уже Гундогдыева не устраивала фольклорная версия, изображавшая Огуз-хана предводителем средневековых огузов, и он отождествлял того со знаменитым предводителем гуннов Модэ Шаньюем (Гундогдыев 1996: 8 – 12), то «Рухнама» шла много дальше. Там время жизни Огуз-хана было отнесено к рубежу 4 – 3-го тыс. до н. э. Так туркмены становились подлинными автохтонами и могли претендовать на все местное прошлое, начиная с глубочайшей первобытности. При этом творчеству их далеких предков приписывалась огромная империя. Ее центром, разумеется, являлся Туркменистан, но ее границы выходили далеко за его нынешние пределы, достигая Афганистана на юго-востоке и Волги на северо-западе. А его население объявлялось «арийским» (Горак 2005: 108–109).

Однако никакого иконографического канона, связанного с образами Огуз-хана и других древних героев, в туркменском искусстве к началу XXI в. так и не сложилось. Одни художники наделяли их европеоидными чертами, другие – монголоидными (Демидов 2002: 121–123).

Казахские идеологи также увлекаются тюркизацией древних кочевников. Но она представляется им важной еще и потому, что, как им кажется, помогает Казахстану отстоять целостность своих границ от претензий со стороны некоторых влиятельных российских политиков и интеллектуалов (Bohr 1998: 158). Поэтому накануне и в первые годы независимости некоторые казахские авторы не только настаивали на тюркоязычии саков, но и опирались на оставленные теми археологические памятники для легитимации Казахстана в его современных границах (Козыбаев и др. 1990; Романов 1990).

Впрочем, еще в советские годы казахский историк М. Б. Ахинжанов в своих многократных попытках защитить докторскую диссертацию не переставал доказывать, что казахский народ складывался исключительно автохтонным путем. При этом он ссылался на то, что на территории Казахстана прослеживались все этапы развития человеческого общества на протяжении последних 80 тыс. лет. В его работе скифы и саки выступали в виде тюркоязычных племен, а термин «казах» он находил в китайских хрониках III в. до н. э. (Ахинжанов 1958: 205–206, 215–216, 221; 1962: 10, 20; 1971: 5–7, 18–19, 64–67). Но его мотивы были иными: в советское время акцент на автохтонизме помогал местным авторам избегать упрека в пантюркизме, имевшего для них далеко не безопасные последствия. По признанию казахского историка, такой подход опирался на установочную работу С. П. Толстова, написанную в период позднего сталинизма, когда автохтонность имела большое политическое значение (Масанов 1966: 311–312).

В 1960 – 1970-х гг. казахский филолог А. С. Аманжолов пытался интерпретировать некоторые изображения и знаки на предметах из сакских захоронений как тюркские рунические надписи (Аманжолов 1965: 50; 1971: 64–66). Тогда ленинградские эксперты показали неточности в прорисовках, приводимых этим автором, и не приняли его интерпретаций (Грязнов, Кляшторный 1966; Лившиц 1978; Акишев 1978: 59–60). Однако позднее именно на его спорные дешифровки опирались те из тюркских авторов, которые доказывали тюркоязычие саков (Мажитов, Султанова 1994: 68; Барманкулов 1996: 53, 219 сл.; Куанганов 1999: 9).

Идея автохтонизма была положена в основу государственной Концепции становления исторического сознания в Республике Казахстан, где подчеркивалась прямая преемственность от андроновской культуры бронзового века и саков до современных казахов. По языку все эти обитатели трактовались как «в основном тюркоязычные» (Концепция 1995). Этого подхода и придерживались авторы многотомной «Истории Казахстана. С древнейших времен до наших дней», выходившей в Казахстане во второй половине 1990-х гг. (Козыбаев 1996: 13, 104).

Правда, среди казахских авторов нет полного согласия. Некоторые придерживаются традиционной концепции умеренного автохтонизма. Они продолжают считать саков ираноязычным населением, но выводят предков казахов из смешения саков с пришлыми тюркскими племенами, утверждая, что культура и традиции при этом мало менялись. В построениях таких авторов немалую роль играет расовый аргумент, и в формировании народа «раса» (в данном случае южносибирская раса) оказывается важнее языка и культуры. Ведь именно она лучше всего остального подтверждает идею автохтонности (Масанов 1992; Абдакимов 1994: 22–27; 2002: 67–68, 72–83; History of Kazakhstan 1998: 45–49). А известный казахский историк М. К. Козыбаев даже приписывал казахам «общеевразийский расовый тип», резервируя за ними почетное место центрального народа Евразии (Козыбаев 1998). К другой группе относятся авторы, оставлявшие открытым вопрос о языке местного населения эпохи раннего железного века. По их словам, «прототюркские языки» начали распространяться в регионе начиная с рубежа н. э. (Козыбаев 1993: 50–51).

Нечеткость такого рода концепций и неоднозначность трактовки скудных источников позволяла некоторым авторам с легкостью переходить из одной группы в другую. Об этом говорила, в частности, двойственная позиция патриарха казахской археологии К. А. Акишева. Еще в конце 1980-х гг. он, с одной стороны, выступал против «вульгарного автохтонизма» и трактовал процесс становления казахского народа как синтез автохтонного индоевропейского населения и пришлого тюрко-монгольского, но, с другой, предполагал наличие «значительного прототюркского компонента в местной этнической среде» (Акишев 1988). В то же время он оставался в убеждении, что тюркизация началась в Казахстане только в гунно-сарматское время и заняла около тысячи лет (Акишев 1999: 110–111). В соответствии с этим даже президент Н. Назарбаев, чьим советником долгие годы был Акишев, не забыл упомянуть о «древних корнях духовности», идущей от «ариев» Синташты и Аркаима (Назарбаев 1999: 79, 273–274). Такая трактовка древней истории была подхвачена некоторыми авторами казахских учебников, где ранние этапы этногенеза казахского народа рисуются следующим образом: «Дух пришлых хуннских народов напластовывается на дух потомков древних ариев в плавильных котлах первых двух хунну-гуннских империй» (Абдакимов 2002: 45). В этой связи любопытно отметить, что если российские археологи изучают курганы пазырыкского времени на Алтае в рамках исследования скифской проблемы, то для современных казахских археологов и историков такие изыскания представляются важной частью изучения этногенеза казахского народа» (Самашев и др. 2000: 52; Абдакимов 2002: 76–77).

261