Арийский миф в современном мире - Страница 71

Примечательно, что во многих странах наблюдалось соперничество двух мифов: один связывал предков с могущественными и успешными завоевателями, другой вел их от местного автохтонного населения (Шнирельман 2007а). Первый обычно всемерно использовался правящей династией для повышения своего авторитета, а второй был востребован теми, кто искал легитимации своего социального положения и своих политических претензий путем обращения к местной почве. Так, в Испании происходила конкуренция между готским и иберийским мифами, во Франции – между франкским и галльским, в Англии – между норманнским и англосаксонским (правда, британские хронисты претендовали еще и на статус «истинного народа Израиля»). И лишь в Италии издавна вне конкуренции находился «римский миф», однако и он имел две трактовки как языческий Рим и Рим христианский – вокруг них объединялись конкурировавшие друг с другом силы: папство, с одной стороны, и светский лагерь – с другой. При этом в Италии с ее автономными городскими общинами предков искали не для всего народа в целом, а для отдельных муниципальных единиц. И отцом Вечного города долгое время считался легендарный Эней, что нашло отражение даже в «Божественной комедии». В свою очередь немецкие хронисты находили свои корни у троянцев, а предком-эпонимом в их работах нередко выступал библейский Иафет.

Интерес к таким предкам возник в эпоху Возрождения, но наибольшую популярность они получили в век национализма, когда королевские династии с их религиозной легитимацией уходили в небытие, а им на смену приходила идея народного суверенитета, придавшая особый сакральный смысл национальной истории и культуре. Именно в этом контексте генеалогия утратила свой прежний личностный облик. Теперь начали почитаться не древние легендарные герои, а древние легендарные народы, к которым и возводили себя те, кто считал себя победившим народом, взявшим свою судьбу в свои руки. Связь с пришельцами-завоевателями, легитимировавшими позиции утратившей былую силу знати, как правило, отвергалась, и борьба с «пришлой знатью» велась от имени «коренного народа». Поэтому воспевались местные предки, позволявшие народу чувствовать себя полноправным хозяином своей земли. Таковыми во Франции назывались галлы, а в Италии одно время были популярны предки-этруски. В то же время те, кто задумывались о единстве нации, пытались искать компромисс и отстаивали идею о смешанном характере местного населения, включавшего равным образом потомков коренных обитателей и пришельцев (Поляков 1996: 17 – 116).

Лишь в Германии миф «почвы» прочно спаялся с мифом «крови», к чему рано прибавилась тема «германского величия». Кроме того, в германских землях, разделенных политическими границами, рано родилась идея пангерманизма, также обращавшаяся к аргументам древности, знатности и автохтонности. В эпоху гуманизма германские интеллектуалы открыли для себя «Германию» Тацита. И, как пишет Л. Поляков, если итальянцам этот текст недвусмысленно говорил о варварстве первобытных германцев, то немцы усмотрели там подтверждение исконных добродетелей и героизма своих предков. Примечательно, что их также заинтересовало предположение Тацита о том, что якобы древние германцы избегали смешанных браков (Поляков 1996: 90–91).

Не меньший интерес заслуживает тот факт, что еще в XV–XVI вв. некоторые германские авторы любили подчеркивать воинственность и непобедимость своих предков, высказывали претензии на мировое господство и сетовали на то, что соседи из зависти или ненависти замалчивали подвиги древних германцев. Некоторые утверждали, что германское царство было самым древним на земле; другие доказывали, что и «Адам был немцем», а заодно воспевали немецкий (allemand) язык как древнейший язык всего человечества (alle Mann). Интересен и аргумент Мартина Лютера, жаловавшегося на господство папы над немцами: якобы это стало следствием наивности последних, позволивших сделать себя рабами. Правда, в своей борьбе за отделение от римской церкви Лютер оставался добрым христианином, но уже в XIX в. некоторые его наследники и продолжатели делали попытки возродить язычество. Были и такие немецкие авторы, которые выводили первопредка из Азии, делая его не только родоначальником всех европейских народов, но и носителем якобы исконного монотеизма, а также немецкого языка. К этим аргументам добавлялось еще и неизбывное чувство мести за обиды, когда-то нанесенные предкам соседями (Поляков 1996: 88 – 100). Наконец, не кто иной, как Фихте, обращаясь к немцам в патриотическом порыве, провозглашал: «Если вы не выстоите, все человечество падет вместе с вами…» Та же мысль позднее была подхвачена Гитлером: «Если исчезнут арийцы, непроглядная тьма опустится на землю; в считаные столетия человеческая цивилизация исчезнет и мир превратится в пустыню» (Поляков 1996: 111). Запомним все эти факты, ибо сегодня к тем же аргументам прибегают русские радикалы. Вот как это началось.

В 1970 – 1980-х гг. неоязыческий миф о предках развивался одним из направлений научно-фантастической литературы, представленным такими именами, как В. И. Скурлатов и В. И. Щербаков. Среди источников этих построений была поддельная «Влесова книга», которой предстояло стать едва ли не Священным Писанием для многих русских неоязычников. Жанр научной фантастики как нельзя лучше соответствовал целям неоязычников и уровню подачи ими материала. Ведь, с одной стороны, их теории не имели шансов пробиться на страницы серьезных научных изданий как из-за царившей там суровой идеологической цензуры, так и просто потому, что эти теории не удовлетворяли элементарным научным требованиям. С другой стороны, научная фантастика как жанр пользовалась гораздо большей свободой и, кроме того, издавалась такими тиражами, о которых ученый не мог и мечтать. Вот почему к этому жанру широко обращались самые разные критики советской власти, прибегавшие для изложения своих неортодоксальных идей к эзоповому метафорическому языку и эвфемизмам. Кроме того, как тонко подмечал известный писатель-фантаст Кир Булычев (историк-востоковед И. Можейко), наше общество имеет «оппозиционный характер» и всегда готово выступить против любого официоза, любой ортодоксии, в разряд которых обыватели включают и общепризнанную науку (Обыденкин 2002). Вот почему научная фантастика, разбивавшая в пух и прах устоявшиеся представления, пользовалась беспрецедентной популярностью у советского читателя в 1970-х – начале 1980-х гг. В этом состоял один из парадоксов советской действительности тех лет (Каганская 1986; Stites 1992: 129, 153–154).