Если прежние поколения расистов считали заслугой «белой расы» («арийцев») образование древнейших цивилизаций, то Петухов раздвигал эти рамки и приписывал «русам» изобретение земледелия, то есть производящего хозяйства. Всем другим группам человечества он в этом отказывал. Он изображал «русов-индоевропейцев» флагманом человечества, первопроходцами, первооткрывателями и культуртрегерами, чьим культурным наследием питались все остальные. Соответственно, если «русы» представлялись ему «суперэтносом», то все остальные – «предэтносами», которым было бы суждено навсегда оставаться охотниками и собирателями, если бы не благотворное влияние «русов-индоевропейцев». Для Петухова за этим стоял не только фактор культурной немощи, а и расовый момент. Ведь «предэтносы» он связывал с «неандерталоидами», «негроидами», «синантропами» и даже «архантропами», неспособными в силу своих расовых особенностей подняться на новый культурный уровень. Путь к этому открывало только одно – смешение с «русами-индоевропейцами», причем движение по эволюционной лестнице было тем успешнее, чем выше у новой группы была доля крови «русов-индоевропейцев» (Петухов 2008: 252). Именно от «русов» такая группа и получала заряд «пассионарности». И, напротив, по утверждению Петухова, чем дальше группа отстояла от «ядра» (то есть «суперэтноса»), тем выше была степень ее «негроидности» (Петухов 2009а: 102).
Расы Петухов наделял разным менталитетом и необычайно устойчивыми культурными и поведенческими особенностями. Например, он доказывал, что, в отличие от европеоидов, негроидная и монголоидная расы сохранили наибольшее число «неандерталоидных признаков». В частности, речь шла о каннибализме, который, по его убеждению, был необычайно устойчивым признаком негроидной и, в меньшей степени, монголоидной рас (Петухов 2009а: 66; 2009б: 153–154). В другом месте он объяснял «повышенную агрессивность» кавказцев, также прибегая к ссылке на особенности их этногенеза. Якобы это объяснялось тем, что такие «реликтовые горцы» возникли от смешения русов с «архантропами-кавказоидами», обусловившего их «хищнический образ жизни» (Петухов 2009б: 296, 298). Введение института рабства Петухов объяснял деятельностью «чужаков» или, точнее, «чужаков-купцов», ибо «русы» якобы по мягкости своего характера не были способны на такое (Петухов 2009а: 230; 2009б: 325). А упадок трипольской культуры он ставил в прямую связь с тем, что трипольцы якобы смешались с негроидами (Петухов 2009б: 302).
Расистская основа такого «историко-антропологического подхода» очевидна. Она особенно ярко проявляется в том, как Петухов рисовал современные этнокультурные процессы. Он писал: «Архантропическая биомасса, размножившаяся в условиях стабильности, начала тотальное наступление как на суперэтнос, так и на еще не павшие жертвой деградации сыновние этносы, поглощая их, пожирая, превращая в аморфные симбиозные сообщества, в которых количество “трутней” начинает превышать количество производителей». И он предупреждал, что «животная биомасса» должна пожрать «ноомассу», что приведет к гибели высокого разума. Он подавал это как «объективный процесс», якобы следующий законам природы (Петухов 2009а: 403).
Еще одним «открытием» Петухова было то, что якобы древние «русы» никогда не воевали друг с другом. Им он приписывал «невероятное миролюбие». Несмотря на расселение по огромной территории от Европы до Ближнего и Дальнего Востока, они якобы оставались единой общностью и сохраняли единство языка и культуры. Разумеется, никаких научных аргументов в пользу этого странного утверждения, полностью расходящегося со всем, что известно науке о традиционных обществах, Петухов выдвинуть не мог. Зато он опирался на свои представления о современном русском народе, расселившемся по всей Евразии. Впрочем, и эти его знания оставляли желать лучшего, ибо даже в современных условиях тесных коммуникаций у разных групп русских отмечаются и диалектные, и культурные различия. Поэтому его построения опирались не столько на научные данные, сколько на хорошо известную националистическую доктрину, противопоставляющую «нас» «им» исключительно по культурно-языковому принципу. К этому Петухов добавлял еще и расовый компонент. В итоге «врагами» «русов-индоевропейцев» у него неизбежно оказывались «негроиды», «неандерталоиды», «архантропы» и, разумеется, «семиты». Правда, в отличие от расистов прошлого, Петухов избегал писать о «чистоте крови». Но ее с успехом заменяло положение о доле той или иной крови, и «стволовой суперэтнос русов» неизменно оказывался в этом отношении более «чистым», чем все его «боковые ветви» и «отводки». По утверждению Петухова, именно это и определяло его лидирующее положение среди всех других групп человечества.
Вопрос о воинственности он рассматривал прежде всего на примере Ближнего Востока. Он доказывал, что в основе вражды лежало не только различие хозяйственных систем (кочевники против земледельцев), но «этнорасовый» облик их носителей. И «чужаки», о которых шла речь выше, оказывались «иными» не только по языку и культуре, но, что было для Петухова принципиально важным, по расовым признакам. Если «русы-индоевропейцы» в той или иной степени сохраняли исконный тип «кроманьонцев», то у «чужаков» неизменно преобладали «негроидно-неандерталоидные» признаки. Например, у афроамериканцев Петухов усматривал черты «архантропов», у китайцев и мексиканцев – черты «синантропов», у англосаксов и западных европейцев в целом – черты «архантропов» и «неандерталоидов» (якобы от тех им досталась «лающая речь»), а зато у славян, прибалтов и восточных немцев – «кроманьоидную внешность». А вот семиты представлялись ему результатом смешения архантропов, неандерталоидов, негроидов и «периферийных русов-бореалов». При этом, по Петухову, русские оказывались среди тех народов, которые менее всего сохранили «архантропические признаки» (Петухов 2008: 8–9; 2009а: 67–69, 396–401; 2009б: 265).